Зона опоры

Едва еще ночь, но скоро светает. Мерно смещаясь, дремлет машинка, внутри уют и тепло, в душе… нормально, в салоне никто, руль сонно отзывчив, спокойны все триста сил под капотом.

Утро раннее, проспект, протектор шуршит – поворот, широкая улица с огнями, с фонарями, неживое еще спит всё вокруг, живое стоит на остановках, где каждый свой трамвай поджидает.

Сезон не летний, и не морозы, зябко вон там им, на том полустанке, или на этом – синтетика грелка дрянная.

Живые прячут носы, поджимая их в плечи, иные, обкуривая дымом, шкурой чуют всю зыбкость тепла.

Но не чуют лишь те, или тот, кто крутит сейчас колесо, рулевое, от жизни-мотора, где в салоне тепло и балом правит столь же зыбкий комфорт.

Но комфорт не от острова успеха, а из северных льдов, в которых морозятся души, иссыхают сердца, стекленеют глазницы и девяноста пятью к ста мертвеет душа.

Бедные люди вон там, на полустанках, – они смотрят в одиноко мелькнувший уют при габаритных огнях, и несложно считать мыслей их ход.

Богатые люди – они извлеклись из тепла, после под ночь туда и вернутся, в бесконечный уют, сотканный из того, что тщетно бодрит и пьянит, дарит счастье надежд на просвет даже в тьме на века.

Обычные люди, меж небом и грунтом, – они чуют тепло, вжимают нос на озноб, их память жива ровно до конца поводка пушистого пса, которого сонных лет поводырь с дымком из-под носа водит туда и сюда по газону на той стороне от ленты дорожной.

И вот!.. Вдруг, как гром среди глади! Те пять из процентов, пять взревело турбин! Кто же их ждал в этот час полусонно-застывший?

Тормоз стоп-кран, взвизгнул протектор, передача назад, по зеркалам никого, чуть право руля – и напротив в окошке мелькнувший три секунды назад полустанок, в молчаливом сгустке сего стоит тот!.. который как все – плохо спал эту ночь или последние сто.

Видит Небо, что лучше как все, иль не видит, не легче ему, не проще под ним – тотальный бардак.

– Садись.

Он даже сразу не понял, кто и зовет.

Открывается дверь, три шага в ознобе, под правой ладонью теплый капот. И вот взгляд напротив – да, именно так, мой родной, случается в жизни – садись!

Тишина – не покой! Все турбины взревели – пятью к ста приложившись, вонзившись, против тысяч навстречу встав на дыбы! И не сломить, не спалить, они без лязгов оков-предрассудков вонзаются молча в затхлый устой, навязанный чем-то иль кем-то, сам черт не ведал зачем!

Что ж ты молчишь, мой ангел над грязью? Пары слов не озвучишь, не плюнешь в лицо? Не потому ли, что по левую руку спокойно вращает рулевым колесом тот, кого не сломить, кто за дерзость за шкирку возьмет и тебя?

По курсу правей остановка.

Тухнут огни, светает всё неживое. Живых всех сейчас по местам развезут, к ночи отпустят, отдав три гроша, на сто обокрав.

Хочешь там выйти? Стоишь на своем? Хорошо, выходи. Будешь падать – зови.

Нет, не станешь, я вижу, ты горд, потому и уходишь. Ваше право, право людей, умерщвлять даже то, что способно лет декады спустя вдруг и воскреснуть, ожить!.. и не сдохнуть затем, вновь отойдя к северным льдам.

– Уверен?
– Да…

Безопорным был голос. Зато в решимости юн и прекрасен.

В кровь я не верю, в генетике ноль, знаю лишь то, что паршивость реалий вот так вот все враз изорвет, разотрет, с грязью смешает, на свалку отправит, или сердце спалит в угольки, если только на день или миг его изо льдов извлеки.

И снова пусто внутри, пусто вокруг, остывают турбины, пятью к ста устояв, падает скорость событий – происходит рассвет кривизны.

Парковка, отклик брелка, ладонь на теплом капоте, что теплей всех живых и дурных. Парадный подъезд, доброе утро, консьерж при костюме, лифт из зеркал… иль я сплю? Пятиэтажка с трубной затхлой завесой из подвалов веков и дверь в конуру вся кривая?

Но не суть, когда и там все во льдах, тая под собой злато али нищенский быт. Всё одно будет тут или там, но здесь и сейчас…

Вдруг дверь осталась открытой.

Но как, почему? Обернулся, разувшись, взглянул – да, дверь… нараспашку. Кого-то я жду? Нет, никого я не жду. Ведь если б я ждал, надеялся, верил в мечту, в верховенство разумных исходов – сейчас уже был бы иной саркофаг надо мной, подо мной, с боков и без двери формата спахни-распахни.

Вот уже день, светило в зените, хотел отдохнуть после ралли последних успехов-провалов-побед и событий. Хожу взад-вперед, режу углы, в мыслях добита остатками память. Живем тем, что сегодня:

– Алло, деньги пришли?

А дверь и сейчас не закрыта, даже шире, чем прежде. Стрела часовая скоро отметит круга пик низа. Кого же по-прежнему жду? Кого ощущаю, молча зову – а вдруг и войдет? Никого.

И снова:
– Алло? Нет, не нужно конфликтов, выждем, они сами запрыгнут в капкан. Спор на купюры всего лишь, новизны никакой.

Все ли в порядке? – меня не спросили… нормально, пять против ста – серьезный заслон.

Скоро ночь, дей-офф уже в сумерках тонет, пора бы и вспомнить, что меня где-то ждут, любят, верят, прощают, надежды питают, что я устою. Слишком дорого это! Как злато? Нет, больше, как круг на болоте, где берега нет, где водные массы не сверху накроют, а вниз во дно запрессуют, вотрут.

Снаружи дверь прикрываю, обернувшись назад, запирать не спешу – может, кому-то здесь все же нужно укрыться? Побыть одному, посмотреть на себя… на тень от меня… живого пока, потому как во льдах, но даже там все не вечно.

Мягкие нотки щелчков от немецких замков – по мне лучше «запад», не принят мной «ближний восток», и «дальний» когда-то отвергнут. Не здесь и не там, нигде и везде, захотят – не сотрут!

«Не в мире с собой!» – кто-то не бросит, – мира нет, ни у вас, ни у нас, у кого пять против ста весомей рутины «мильона». Нет и не будет. А когда подойдет, воскликнете – рано! Забудьте о мире.

Лифт в зеркалах стремительно вниз, вот уже лендинг – и выход открыт в произвол.

А дверь-то?.. Вроде да, или…

. . .

Он был поутру неуверен, в решимости юн.

«Здесь?»
«Да, тут, …, я выйду. Не нужно, сам доберусь».

Что ж, доберись, рвись куда сердце лежит, тянись куда выше, где всей толпою воскликнут «Глупец!»

Рвись, …, – и я пять букв умолчу, чтоб не ранить излишне.

И хорошо, что ты «пап» не сказал. Я бы умер, услышав.

Запускайся, широкий капот, под которым триста с лихвой лошадиных, включайтесь, огни габаритов. Но только спите пока, пять реактивных турбин против ста, дайте время остыть от жгучих пробоин внутри.

Не час и не утро сейчас, миг не настал, он где-то навстречу. Помнить должен я это, и тот, кто со мной, кто такой же «покой» пятью против ста разделил, кто упал, кто уполз и пропал, прогнил и пропил – не простил!.. Нас много таких, живых-не-живых, во льдах и грунтах, лежат и стоят, идут… суррогат поглощают.

Навязчив тот бред – мне незачем жить, как тому, кто уж и внуков должен бы в руки поднять, к небу подкинуть, путь на свет указать.

Мне есть зачем жить! Чтобы те, кто не могут подняться, увидев меня, захотели бы встать. Ведь даже страшно подумать, что среди них, тех, кто пошло в грунт припечатан, может вдруг оказаться и тот, кто сейчас юн и прекрасен, кто пока не способен набор из нескольких букв невзначай проронить.

Его вам не стоит сурово винить, ведь это я был из тех, кто против ста, качнувшись раз триста, не рухнул, кто столько лет бит – не добит.

А он? Ему столько еще предстоит. Ну что ж, значит, и тот, кто когда-то был «пап», устоит.