Пороки

Альбинка обожала в жизни подзажечь! 

Отчасти тому способствовала профессия, либо огненный ее характер повлиял на выбор профессионального пути, пути для реализации творческих замыслов и небольшой печати денег для души. Нет-нет, никакой ошибки, для нашей прекрасной героини, которой чуть за тридцать, деньги – это душа, радость и наслаждение! И поверьте, она не жадная при этом. 

Что еще обожает Альбина, взор которой если вспыхнет, извне потушить не удастся, придется ждать, пока сам не остынет? 

О, многое она обожает! 

Друзей, которых посылать за надоедливость приходится не чаще одного раза в неделю. 

Творческие проекты, особенно когда самые удачные еще и хорошо оплачиваются, а заказчик не строит из себя всесильного делателя проблем и не является старым озабоченным гнусом или… как последний, психоматематик, способным рассчитать аж дату смены власти и предостеречь девушку от всевозможных бед. 

«Альбиночка, дорогая! – писал подобный-преподобный ей послание среди ночи. – Тебе не нужно делать шаг, который ты, моя дорогая, собралась сделать! Я вижу, собралась. Тебя ждет беда!»

Но не на ту напал. Ответ не заставил себя ждать дольше обеда следующего дня, когда Альбина проснулась, балдёжно потянулась, подумала о чем-то эротично-романтическом, дотянулась до смартфона и… прочла. 

Ее ответ без здрасте:

«Первое. С абсолютно посторонними людьми общаюсь только на вы. 

Второе. Жизненные советчики и предостерегальщики открывают основы психиатрии и вглядываются в первые страницы пристальней, чем блондинка за рулем в зеркальце. 

Третье. Пугальщики бедами обходят меня стороной, пока эти беды не вернулись им обратно по башке!

Добрый день, уважаемый Хрен Петрович! Ваш заказ выполняется в лучшем виде, обложка суперкнижки станет прекрасным украшением текста, полного ошибок!»

Напечатав ответ старому идиоту, она высказалась в его адрес всеми фибрами души – это Альбина еще как могла! – и поднялась с кровати. 

Посмотрев на себя нагую в вертикальное зеркало напротив душевой, констатировала:

– Я стала чуть шире, но это пока заметно только мне. 

Затем она врубила музыку – шлягер канадского рэпера K-Marо – и отправилась в душ. 

Прыгнув в автомобиль, Альбина поехала в свою маленькую, но уютную студию, где как про́клятая теперь проработает ближайшие полторы недели над горящими проектами, позабыв на это время про поклонников, претендентов в любовники и бывшего мужа – нового с головой хватало, тоже творческая личность, свободный художник, одним словом. 

Альбина недавно вышла за него замуж и не столько по любви – у нее были сложности в отношении к столь абстрактному понятию, – сколько однажды очаровавшись им горячей частью своей души, а холодной ее стороной рассудив, что данная творческая натура не слишком сильно будет мешать ей жить и выносить вместо мозга хотя бы мусор. 

А жить Альбина чаще предпочитала одна, все больше на маленькой дачке. 

Всякая мораль и напускная духовность девушке были чужды, и жила она по своим правилам, что-то типа «Нравится – беру, платят – делаю, совсем не нравится – могут даже не платить, денег у них все равно не хватит». 

В непродолжительный перерыв между двумя браками она к данному правилу добавляла еще один пикантный пунктик: «С кем хочу, с тем и сплю, и пошли все к черту!»

Первый муж Альбины – это песня! 

Глеб. 

Он полная противоположность второму, Ефиму, но тоже творческая личность, еще точнее, музыкант. Но не тот, о котором можно подумать «соплей перешибешь». Глеб – душа-человек, раздолье в фантазиях мужчина, харизматичен, крепок, с легкостью мог забацать что-то чарующе музыкальное и с неменьшей простотой соорудить забор на даче очаровательной бывшей жены, очарование которой особенно притягательно после разрыва. 

Бывшая-то она бывшая, но хорошенькая ведь! Вот только вторично замуж немного поспешила, им ведь порой было так хорошо прошлое вспомнить за бутылочкой вина, да под костерок под звездным небом, под перетреск жарких угольков и аромат скворчащих шашлычков. 

Однажды в подобный случай, когда вино пусто или полно ровно наполовину, мяско не подкачало, звезды притихли, дабы не мешать их шепоту и не спугнуть ожидания:

– Сейчас меня целуешь, а жить со мной не захотел, гад. Это упрек. 

– Тебя невозможно не целовать, но жить с тобой невыносимо, зараза ты такая. 

– Что?.. – чуть отстранилась возмущенная Альбина, но бывший очень искушен в таких моментах. 

К тому же Глеб взялся здесь, на ее даче, построить новый высокий забор. 

В этом году он начал, сделал половину, но после внезапно где-то кем-то увлекся, без памяти влюбился, все больше от слова «хочу», и про вторую половину… забора позабыл. Затем наступила зима, в середине скукоты которой Альбина и штампанула паспорт еще разок. 

Ну не выть же с тоски? Хоть чем-то, а жизнь всегда нужно приободрять!

И стоял до следующего лета забор, наполовину вполне себе приличный, а на вторую – косой штакетник, как там у великого маэстро, глубже других понимающего вкус в пороках, – с гвоздями. 

История короткая, но яркая, только моралистам лучше удалиться в свои кельи, где они продолжат проповедовать брехню, пряча за фальш-высокое собственное мерзко-порочное, как желаемое, так и деянное. 

Манящий рубеж весна-лето! На даче птички поют, в озерке неподалеку к ночи квакают лягушки, затем все безмятежно засыпает. 

А ранним утром, сразу после яркого нежаркого солнца, просыпаются мухи и еще что-то нагло беспокоящее. 

Бац! Мимо, но только не по собственному уху. 

– Вот падла! – мило буркнула Альбина, кутаясь в одеяло. 

Еще раз бац! В другом ухе зазвенело, а жужжание лишь немного удалилось, видать, снова целилось. 

Через полчаса мучений Альбина села на кровати, злая и сопящая, как голодный французский бульдог, взъерошенная и с бессмысленным взором, как, к примеру, после безудержной беготни «желудка с ушами» – кокер-дурень-спаниель.

Повторила набор одного и того же номера она раз сто, в конце терпения на том конце все же снялась трубка. 

– Алё, Глеб! Ты, сволочь такая, когда забор мне доделаешь?!

Тот сонным мозгом, да еще после хорошей ночной гулянки, не понял сразу, при чем тут забор, какой забор, если сейчас нет и восьми утра. 

Но его бывшая не была бы бывшей, не родись она таковой, каковой являлась. 

– Алё, Глеб, и сетку на окна купи по дороге! – требовала, пока еще по телефону, она после обеда. 

На созвоне ближе к вечеру:

– Не надо сегодня приезжать! И вина не бери! Ночевать я тебя не оставлю, понял? У меня муж есть, не забыл? 

Но Глеб приехал, врубил балдежную музыку, яркий свет и принялся мастырить забор, который ему на хрен был не нужен, равно как не слишком мешали и возмущения Альбины. 

Между делом была натянута и сетка на все три окошка маленькой дачки. 

Время час, разумеется, ночи. Глеб сидит на скамейке, раздет по пояс, весь в поту, довольный курит. Забор готов, выглядит отлично, потому что ночь. 

Напротив стоит Альбина, руки на прекрасных бедрах, локти вверх, взор вызывающий. 

– И что мне делать? – интересуется она. 

– Дорогая, дай что-нибудь пожевать, я приму душ и поеду, – лукавил он, неплохо зная бывшую жену и как попробовать схитрить. Летний душ-то сломался, значит, ему придется раздеться больше, чем по пояс, а ей на него долго поливать, а после помогать вытираться, накормить и… можно и не сдержаться. 

Глеб реально рукастый мужик и пальцы у него музыкальные, ох виртуозные! Он за десять минут починил душ, залез наверх, вылил в бак пару ведер воды, чуть не навернулся вниз, спустился лишь хорошо поцарапанным. Пришлось Альбине еще и медсестрой поработать, а заодно и помочь помыться сильно притомившемуся мужчине. 

Туда-сюда, время глубокая ночь, и Глеб достал из машины бутылку вина, наскоро опрокинул стаканчик. И куда теперь за руль? 

– Но спать будешь отдельно, понял? – заявила Альбина.

– Хорошо, – улыбнулся Глеб. 

За сетками открытых окошек поют сверчки, мягкий ветерок трогает листья, затем проникает внутрь, звезды безмолвно ведут диалог, и в центре их беседы во всем внимании луна. 

Душевный диалог шел через открытые двери разных комнат и между Глебом с Альбиной, пока они оба не могли заснуть – дьявол раздери все страсти и пороки!

– Альбиш, а что ты в нем нашла?

– То, что потеряла в тебе, Глебчик. 

– Он превзошел меня в постели?

– Прекрати, нахал!

– Храпит, в смысле, сильнее?

– Нет, он спит совсем тихо, как котенок. 

– А в остальном, Альбишка?

– Глеб!

– Ну скажи…

– А в остальном он лас-ко-вый… Не то что ты, как бульдог бросаешься. 

– Да что ты, дорогая? Это я самый ласковый!

– Ага, мягко начинаешь. Так, прекращаем эти разговоры и спать, светает скоро, ненавижу это время. 

Фух, наступило утро – герои удержались. Молодцы! Но им обоим от этого было не слишком весело, даже когда завтракали. 

– Так, Глеб, что ты здесь был, Ефим знать не должен. Он сегодня с выставки возвращается, и сразу сюда. 

Глеб рассмеялся, посмотрев на забор. Альбина почесала загривок. 

– Ладно, я сама что-нибудь придумаю, главное, что тебя здесь ни ногой, он такой ревнивый. 

– Он же у тебя тихоня. 

– Ага, как же. Тут на днях так рыкнул, я аж притихла. 

– Ты?.. Ладно, скажи ему, что сосед помог. 

– Хрен редьки… ой, не надо! Ты еще тот интерпр… интерпретатор! 

Как умудрился Глеб до обеда никуда не уехать от Альбиши, знают только притихшие лягушки в болотце неподалеку, потому и притихли, приоткрыв пучеглазие, когда возле новенького забора припарковался дымящий громыхающий тарантас, из которого извлекся довольный художник с кудрявой головой. 

– Фима? – испугалась Альбина, быстро перебирая в сумбурных мыслях, как же ей теперь доказать свою непогрешимость, и ведь на этот раз реальную, черт побери!

Но в дело вступил харизматичный Глеб с гостеприимным взглядом почти честных глаз. 

– Фим, дорогой, погоди, разожми кулаки и поставь это, как его, мольберт. 

От Фимы молчание, и только ветерок тревожно теребит его кучерявую голову. 

– Будем знакомы, я Глеб. Ее бывший муж и не последняя сволочь. 

– Почти не последняя, – не удержалась, дабы не съязвить, Альбина и всегда была таковой. 

Ефим подозрительно взглянул на молодую жену, ничего хорошего не предвещая, прислонил к стене дачки свои манатки. 

А Глеб стоял на своем уверенно, готовый к рукопожатию, мордобитию или распитию. Он во всем был неплох, а в последнем ремесле особенно искусен, потому и дипломат тоже еще тот. 

И уже через пару часов они, как закадычные друзья, оба творческие личности, хохотали, травя друг другу байки и подкатывая к местному рынку, дабы затовариться фруктами, мясом, пивом, вином и даже шампанским для дамы. 

– Глеб, Бинка мне много раз говорила, что ты классный, а я не верил!

– Ты тоже крут, приятель! – смеялся Глеб, глуша двигатель. – А Альбишка да, она толк в людях знает. 

– А в мужиках особенно, – как-то неожиданно добавил Фима. 

– А вот тут ты особенно прав, – глядя прямо в глаза, серьезно ответил Глеб, после чего оба еще сильнее расхохотались. 

К ночи картина выразительней, чем маслом. 

Шашлычница дымит на всю, K-Maro, рэпер-канадец арабского происхождения зажигает по-французски о «женщине, как ты, мужчине, как ты», на столе под наполовину высохшим деревом и рядом с виноградником фужеры и стаканы, вино, пиво, салаты и даже поджаренные на костре огромные креветки, которые Глеб умел приготовить так, что ни одна хорошенькая женщина не свинтит. А для нехорошенькой он и жарить не станет. 

В пластиковых креслах тонули двое, на которых из одежды были только штаны и шлепки. Они курили, хохмили, наперебой раздавали комплименты хозяйке торжества и веселья. 

Один – худощавый, жилистый, кудрявый. 

Другой – пониже, но пошире, чуть в теле, немного под черным покровом грудь. 

Но оба одинаково посматривают на жену, не важно, бывшую или действующую, пока та опять спешно думала, как бы одного из них спровадить. 

И спровадила бы, только вот проблема: именно его спроваживать она сейчас никак не хотела. Без бывшего, который неповторим в качестве души компании, все веселье моментально сойдет на нет. 

Но Глеб не шут, он личность яркая, притягательная. И сейчас он никаких целей не преследовал, он просто от души гулял, что особенно любил. 

Тем не менее две пары мужских глаз все чаще параллельно смещались в одном направлении, удерживая одну-единственную цель. 

Цель – стройные ножки, короткие джинсовые шортики, манящие линии, гибкая талия, топик и искрящийся взор. Ну, любит она нравиться сильной половине человечества, не отнять как любит. 

Улучив момент, когда Фима отошел, Альбина шепнула Глебу:

– Если хочешь, я позвоню подруге. Она хорошенькая и без тараканов в голове. Ты ей давно нравишься. 

– Нет, Альбишка, если кого-то я бы и хотел заполучить в эту ночь, то только тебя. Но не переживай, я скоро уеду. 

– Ты пьяный, Глеб!

– Постой. О, Фима! Иди скорее, уже налито и мясо остывает, где ты ходишь!

– За сигаретами. Так, пьем?

– Конечно, пьем! Погоди, даме не налили!

– Мужики, мне хватит! Не надо, я напьюсь и что с вами обоими делать буду?

«С нами с обоими?..» – вдруг задумались оба, и все трое молча выпили. 

А после еще. 

И еще. 

– Глеб, я тебе говорю, – порядком опьянев, но сил не лишившись, настаивал на своем художник Фима, – перспективу родил Ван Гог. 

– Кто?.. Ты перепил, Фима!

– Ой, черт, перепутал! Этот бродяга жил на Монмартре и хотел, чтобы еще столицу назвали его великим именем. 

– Фима, дурачок, то был Гюго, и он вообще писатель! Он этот… собор крутой накатал. 

– Забор?.. Построил?..

– Да нет! Забор построил я! А он собор… и не построил, а написал!

– О…

Художник призадумался: а музыкант-то не только заборы умеет мастырить, тряхнул пару раз кудрями и молча налил всем еще. 

– Ребят, хватит спорить, – попросила довольная, но немного уставшая Альбина, – расскажите лучше что-нибудь романтическое. Так люблю романтику!

– Эротику! – в своем репертуаре выдал Глеб, и в него от дамы прилетело что-то тяжелое. 

Затем Глеб уверенно поднялся, усадил бывшую жену рядом с ее действующим мужем и еще раз выдал:

– Народ, сейчас я вас позабавлю, но будете краснеть. Недавно такой сторик прочитал, в переводе, конечно, но откровенный и с интригой. Был бы трезвый, ни за что бы не решился, я же скромный. 

И Глеб поведал. Умел он не только строить, чинить краны и сыграть шлягер, но и говорить, рассказывать, увлекать, интриговать и даже возбуждать… интерес к тому, что будет дальше, особенно когда кровь прибывает к лицу и прочая энергия к… стоп! Рассказывает Глеб:

– А она, представляете! Поднялась в чем мать… посмотрела на них на всех, и с походочкой от бедра, да на зависть толстухе, на загляденье мужикам, с видом «да отвалите вы все!» …

– Короче, Глебыч-музыкант, так они переспали или нет, я так и не понял? – в конце выдал Фима-художник, пьяный, но увлеченный и разгоряченный. 

– Ну никакой романтики с тобой! – выдала ему милый подзатыльник жена. 

– Фим, ну ты, это, уж сам как-нибудь догадайся, – умилительно улыбаясь, пожал плечами такой же пьяный Глеб. 

В общем, договорились, доинтриговались, допились, догулялись. 

Угасали угольки, соседский славный толстый кот, не понимая, что за счастье подвалило, перебирал то одно блюдо с недоеденным мясом, то другое с курочкой, воротя носом лишь от салатов. 

На небе снова звезды погрузились в молчаливый диалог, Луна на этот раз особенно внимательна к тому, что на Земле происходит, от любопытства завалившись чуть набок, пока лягушки-квакушки наперебой гнали покой от болотца. 

. . .

Загульная троица пробуждалась к обеду. Из одежды на них даже шлепок не осталось. 

Первой открыла глаза и сразу же выматерилась негромко, но в голос, Альбина. Бишка-Альбишка!

Посмотрела налево, затем головку направо, пришлось осторожно выползать ножками вперед, пока гвардейская охрана крепко дрыхла фейсами в подушки. 

И все бы ничего, но в течение часа сего воскресного дня, сразу на двух машинах, неожиданно прикатили родители и иные родственнички, часть из которых особо праведные до неприличия в объемах. 

Все подивились забору, двум мирно спящим тарантайкам, открыли калитку. 

Им навстречу с терраски вышла удивленная Альбинка, за ней из-за дверного косяка высунулись две небритые и сонные физиономии, обе мужские и почему-то хорошо знакомые. 

Нет, разумеется, все могло оказаться проще и даже неинтересно для недовольных, фырчащих и ухо-оттопыренных, но только ауру вокруг не поменять, в воздухе витала истина, а озадаченные Альбишины глазки окончательно все выдавали. 

– Так, мать, – в голос, но негромко матерился седовласый отец, мужчина в годах, душевный и отчасти простецкий, – едем-ка отсюда, мне на строительный рынок еще нужно. 

– Нет, пока все не выясню, никуда я не поеду!

– Что ты, дура, выяснять собралась? 

– Это я-то дура?! Я тебе, старый хрен, сейчас такую дуру!..

Остальные родственнички молча глазели, по-судейски кивали, дескать, вот вам и звезда ваша сверх талантливая. 

А Альбина, стоя сверху на крыльце из трех кривеньких ступенек, принимает вызывающий вид, локти вверх, руки на изящной талии, спускается неспешно и идет на них на всех, да походкой от бедра, смотрит на родню и заявляет, пока родичи ушли за калитку и там судачатся:

– Во-первых, дорогие мои, являться без приглашения не слишком культурно для интеллигентных людей. 

Родственнички поперхнулись, Альбина продолжала:

– А во-вторых, коли уж вам так интересно, это мои мужья. Законные. Просто вы своих мужей любите по очереди, а я – параллельно.

Теперь слушатели и созерцатели чуть не подавились. 

Одна тетушка, до противности важная, хотела начать вещать, но по взгляду дерзкой племянницы поняла, что та может и напомнить про тетушкиных тайных любовников из недалекого прошлого, настолько тайных, что знали все, кроме пьющего дядечки. 

Другой дядечка полез за сигаретой и тоже пожелал что-то выдать из области высокой морали, но быстро проглотил язык, воскрешая в памяти скандалы, когда все только и обсуждали, как он, гад и кобель, то с одной соседкой устроил шуры-муры, то с мужем другой чуть не поубивали друг друга, и была всем ясна причина. 

А поздним вечером, когда давно все удалились, Альбина сидела под звездами и спящей луной со своим душевным и простецким папашкой. Она заботливо кормила его разогретыми вчерашними шашлычками и подливала вино. 

– Пап, ну чего ты все вокруг да около. Скажи уж прямо: да, развратная я, потаскуха. Разве не так ты хочешь сказать? Говори, тебе можно. 

– Сказал бы. Да только ты мне в ответ тетю Наташу припомнишь. 

– И тетю Марину, пап. 

– Что?.. Какую?..

– Ту самую. Бухгалтершу хорошенькую, с которой вы на два дня где-то залегли, а матери ты сказал, что на рыбалку поехал. Даже удочки собрал и на обратном пути свежей рыбы на рынке прикупил, поймал типа. 

– Дочь, ты же тогда еще вот такая была, – не понимал растерянный отец, обозначая ладонью высоту примерно на уровне стола. 

– Зато кроссворды быстрее всех разгадывала. 

– Так, доченька, оставляем эту тему, а то мне уже страшновато становится. 

– Есть еще за что?

– Гм-гм… Так, скажи-ка мне лучше… скажи мне… вот что скажи…

– Ну, придумал вопрос?

– Почему придумал? Сразу хотел спросить, но ты же… Как твой художник-то на выставку съездил? Может, в этот раз хоть что-то заработал?

– Он всегда зарабатывал. Его картины покупают, пусть пока и недорого. 

– Прямо так и покупают! Только почему-то у него вечно карманы дырявые и машина того и гляди на первом переезде пополам развалится. 

– Пап, Фима все деньги тратит на безнадежно больную бабушку, которая с ума сошла и не первый год обитает в доме престарелых. 

Отец замер. 

– Она вырастила его, а теперь даже не узнает, когда он к ней приезжает. Но он все равно приезжает и привозит дорогие обезболивающие, чтобы ей хотя бы полегче было. Эти лекарства у нас запрещены, он достает их контрабандой и по тройной цене, рискуя попасть под уголовку. Еще Фима ворью местному в карман кладет, чтобы позаботились получше о старушке. И он думает, что никто из нас ничего не знает, даже я. Ему неловко, понимаю. Пусть так и думает, потом когда-нибудь ему признаюсь. Он всегда с собой носит фотографию бабушки. Она там молодая, такая красивая! Так что, пап, не на что ему пока машину менять. 

Отец долго курил, перестав жевать мясо, выпил полстакана вина. 

– Да, дочка, серьезный он, оказывается, парень. Недооценил я его сразу, художника твоего. Доченька, но все-таки это как-то… ведешь ты себя часто… понимаю, поздно уму-разуму учить, взрослая уже. Да, недооценил… о бабушке, говоришь…. Видать, он не то, что твой бывший. 

– Налить еще, пап, или хватит?

– Чуток. 

– Лучше сразу полный. 

– Споить отца хочешь? Чтобы морали не читал?

– Пап, а ты помнишь год назад аварию на переезде, где чудом все уцелели?

– Аварию? Да, что-то припоминаю, было такое. Там еще две машины всмятку. 

– Да, чертов бомбила-лихач хотел проскочить, а у него сзади женщина с ребенком сидели.

– Я детали не знал или не помню. 

– Детали уже не важно, парень там один прямо перед электричкой бросился людей спасать, его машина первая перед шлагбаумом стояла. 

– Да-да, дочка, точно, геройский малый там оказался. 

– Он еще после по морде бомбиле тому надавал, а потом его менты закрыли. Но вскоре отпустили, потому что женщина пообещала скандал поднять до правительства.  

– Ну, молодец, и что?

– Пап, это Глеб был, мой бывший. И тоже долго скрывал от меня. Он оказался нетрезв, но за то, что сделал, даже менты с него денег не взяли, всё замяли как могли. 

Отец выпил залпом, почему-то не узнавая сейчас непривычно серьезную дочь. Сказать ему было нечего, потому финальный аккорд взяла она:

– Я люблю их обоих, пап. И мне плевать на косые взгляды! А еще я жизнь люблю, но только не вашу праведно-лживую. 

Затем Альбина приняла свойственный ей игриво-хулиганистый вид и вполголоса, чтобы отец не слишком расслышал, добавила:

– Да и вообще, два – это лучше, чем никого или один пропитый ноль. 

КОНЕЦ